Июль 41-го наливался кровью, трещал пламенем, набухал, переполнялся человеческим горем. Бензиновый смрад, смешиваясь с пороховой гарью, порождал новую, непривычную, чуждую живому атмосферу, в которой все явственнее ощущался сладковатый трупный запах.
Зачем мы растили этот урожай? Зачем поливали его потом, если теперь он сминался гусеницами танков, горел, если с каждым днем все больше и больше наших полей обрекались быть осенней кормежкой для жадных толп захватчиков?!
Пылал окруженный Смоленск, яростно огрызался Киев. Величественный Ленинград удивленно смотрел в сторону Луги, не понимая - как могло случиться, что враг уже так близко? Мрачно сжимал кулаки поверженный Минск. Одесса уже примеряла пулеметные ленты к своей тельняшке. В напряженном ожидании застыла Москва.
Толпы людей, еще вчера именовавшиеся войсковыми частями, брели куда-то, ошарашенные и недоумевающие. Тысячи танков, сожженных, утопленных, брошенных, чернели на полях вчерашних сражений. Их стальные громадины безмолвствовали, и в этом молчании слышался протест. Протест могучей, несокрушимой силы, способной побеждать, но, почему-то, оставленной людьми.
Приближался август. Август, чудесный месяц, когда дни уже не так одуряющее жарки, когда арбузы и виноград, абрикосы и груши украшают домашние столы. Хозяйки варят варенье, а детишки, не забывая готовить новые тетрадки и перья, спешат насладиться последним месяцем каникул, в преддверие нового учебного года... До того ли будет в этот раз?!
Фронты обрушивались один за другим. Мощные армии метались в мышеловках окружений, свежие дивизии таяли в несколько дней, а враг пер и пер вперед. Дерзкий, сильный, самоуверенный. Треск "смешных" мотоциклеток, раздававшийся где-то позади наших позиций, предательски вползал в мысли: "Обходят, обходят! Окружение!" И здоровые, сильные бойцы, смелые командиры превращались в растерянных людей.
Пленные. Десятки, сотни тысяч пленных - еще вчера они считали себя самыми свободными, самыми сильными на земле - советскими людьми. А что теперь? Позор, насмешки, унижения. Почему? За что?
Наступал август. В этот месяц должно было решиться очень, очень многое.
2
Огромный полутемный кабинет был наполнен запахом табака. За столом сидел пожилой человек. Устало опустив плечи он медленно водил карандашом по карте. Рядом замерли еще трое. Трое смотрели на него. Смотрели с надеждой и какой-то, скрытой мукой. А он смотрел на карту, но видел не пунктиры, кружочки и вытянувшиеся стрелы, а горящие города, волны бомбардировщиков, бредущих по дорогам беженцев и обгоняющие их механизированные колонны. Он видел миллионы лиц, глядящих на него с надеждой, страхом, любовью, болью, ненавистью и ожиданием чуда.
Человек встал и неторопливо прошелся вдоль стола. Взор его был устремлен куда-то внутрь, в собственную душу, горевшую яростью и сжигаемую горечью поражений. Душу истерзанную, жившею лишь несокрушимой волей и давней привычкой сносить удары судьбы.
Человеку было страшно. Он привык к железным законам логики и целесообразности. Все в его жизни было подчинено трезвому расчету и упорной, методичной работе на перспективу. Но происходящее не вписывалось ни в какие логические рамки. Эта война вообще никуда не вписывалась и казалась верхом алогичности. Слабейший и совершенно неподготовленный противник бил, бил и бил, рвался вперед и одерживал победы. Даже под Дубно и Псковом, где, казалось бы, поражение немцев было неизбежно, где чаша военных весов явно склонялась на нашу сторону, в последний момент все обрушивалось. Логика и расчет сил пасовали перед этой фантастической, бесноватой реальностью. И каждое новое поражение, каждый сданный город уменьшали веру людей в Государство, в Армию, в самих себя, в Победу. А значит - это прорастали корни новых неудач, новых кровавых поражений!
И все же, от него ждали чуда. ЧУДА! Какого угодно, но - настоящего, способного укрепить ВЕРУ, чтобы вновь стать в полный рост.
Две тонких папочки лежали в ящике стола, терпеливо дожидаясь, когда человеческие пальцы проникнут в их бумажно-чернильное нутро, дабы извлечь рецепты необыкновенного. Два коротких, немногословных, но весьма обстоятельных доклада. Две подписи, две фамилии. Одна - мало была известна за пределами узкого круга, другая гремела по всей стране и, кое у кого, вызывала страх почти животный. Оба автора находились в кабинете, они ждали.
Третий присутствующий был уже немолод. Большие золотые звезды в петлицах френча как-то, не очень вязались с профессорского вида очками на носу маршала. Его спокойный рассудительный голос звучал умиротворяющее, будто речь шла не о дивизиях, армиях и боевых кораблях, а, скажем, об урожайности с гектара, свойствах межзвездного газа, способах выплавки чугуна. Ну, если и об армиях, то принадлежавших какому-нибудь Артаксерксу или Пирру. Профессор, не дать не взять, даже академик.
- Так Вы считаете, Борис Михайлович, - переспросил его хозяин кабинета - что кандидатура генерала Рейтера вполне соответствует этой должности?
- Вполне! - утвердительно кивнул маршал.
- А командиром Тельмановского корпуса запланируем Гагена?
- С ним лично я не знаком, но отзывы по службе - самые положительные.
- Что ж, эти пункты будем считать предварительно утвержденными.
Человек умолк и вновь стал прохаживаться вдоль стола мягким бесшумным шагом. Маршал и нарком тоже молчали, время от времени, бросая из-под четырех стекол косые взгляды в сторону летчик, спокойно вертевшего в руках дорогую американскую авторучку. Особенно недоумевал нарком, автор, только что обсуждавшегося доклада. Вроде бы и не по рангу пилоту тут находиться, хоть он и из "ближнего круга". Тема-то обсуждается совершенно секретная, и того не касающаяся... Или, все же, касающаяся?
Нарком нервничал и, то и дело, протирал свое знаменитое пенсне.
- Я вижу, тут у товарищей возникло некоторое недоумение по поводу присутствия полковника Голованова, - усмехнулся хозяин кабинета, - Так вот, он не только автор следующего доклада, но, в силу своей профессии, исполнитель проекта, в котором мы решили объединить идеи обоих докладов. Вы удивлены? А я думаю, что товарищ Голованов уже, кое о чем, начинает догадываться. Так что, пусть излагает свои безумства, а мы послушаем.
Секунду помедлив, авиатор невозмутимо развернул на столе большую схему, которая, к невероятному изумлению обоих, и наркома и маршала, была озаглавлена: "План города Берлина".
3
Мерный гул моторов стал привычным, но майора, время от времени, слегка подташнивало. Самолетом он летел второй раз в жизни и второй раз не испытывал от этого особого удовольствия. Подумать только, а ведь лет десять назад всерьез мечтал стать летчиком. Хотя, может, и привык бы - люди не к такому привыкают! Вот, казалось бы, с ребятами всего неделю знаком, а уже как притереться успел. Да, и народ интересный подобрался, по совести говоря.
Вальтер Хане - из колонистов с реки Молочной. Высоченный, худой, почти тощий. Волосы - что солома рассыпанная, глаза даже не голубые, а, какие-то, прозрачные (прямо - "белокурая бестия"). Рассудителен, спокоен, но ведь как умеет загореться на важное дело! А как заразительно хохочет...
Петер Штиль, учитель из Энгельса - почти антипод Вальтеру. Невысок, коренаст, крепко скроен. Мускулы так и переливаются. Ему бы молотобойцем работать, а вот, поди ж ты, детишкам родной язык преподавал.
Якоб Шпренгель, Яшка, зеленоглазый каштановолосый гигант из Воронежа. Настоящий богатырь. Ребята говорили - лошадь подымает, а как монеты гнет - сам видел. Молод, но уже семья есть, дочка маленькая. По характеру даже и не скажешь, что немец. Не совсем такими их себе представляют. Хотя, очень аккуратен. И честен. Невероятно, прямо таки, патологически честен. Впрочем, тут уже национальность не при чем.
О чем-то они сейчас думают? О предстоящем бое? О семьях? О том, как мало шансов остаться в живых? А может, о жареной колбасе и пиве? Фу ты, дурь какая в башку лезет! Похоже, начинается самый обыкновенный мандраж. А горючего-то - только в одну сторону... Ну, ничего, ничего... Спокойно, майор! Сам ведь вызвался добровольцем.
Ага, даже тошнить перестало! Выходит, дело не столько в вестибулярном аппарате, сколько в нервах. Эх, а еще командир!
Елки-палки, скорей бы уже посадка, скорей бы этот распроклятый Темпельхоф...
4
Утреннее берлинское небо грохотало, вспыхивало огнем, пронзалось жесткими криками команд и воплями отчаянья. Аэропорт Темпельхоф уже два часа как был захвачен свалившимися, в буквальном смысле, с неба русскими десантниками. Впрочем, не только русскими. Какая-то радиостанция постоянно передавала в эфир "Обращение к немецкому народу Освободительной армии Германии".
Город наполняла автоматно-пулеметная какофония. Какие-то неуловимые группки в армейской и эсэсовской форме носились по Берлину, совершая дерзкие налеты на учреждения, отстреливая офицеров и постоянно что-то взрывая. Столицу империи охватила ни с чем не сравнимая паника.
Эти кадры, вырвавшись из ада боев, обошли впоследствии экраны всего мира: вот горит полицейский участок и в пламя летит портрет Гитлера, вот русский солдат топчет на мостовой свастику, вот покачивается на столбе какой-то крупный эсэсовский чин, вот молодые, словно сошедшие с плакатов парни конвоируют бледного трясущегося Геббельса, вот пожилой берлинец, утирая счастливые слезы, поднимает кулак в приветствии "Рот фронт".
5
- Его зовут Фридрих, Фридрих Раум, рабочий, бывший ротфронтовец, - представляет мне Яшка седовласого человека в поношенном черном костюме. - Он просит дать ему винтовку.
Винтовка быстро находится. Раум деловито проверяет затвор, и лицо его светится счастьем.
- Вы не представляете, товарищ, - объясняет он мне - как я ждал все эти годы, как надеялся, что мне удастся подраться с нацистами. Нас ведь еще немало, таких. Но мы уже почти разуверились, особенно, когда видели, как успешно ОНИ продвигаются все дальше и дальше... Но теперь... Красная Армия в Берлине! Я снова могу петь на улице "Левый марш"... Я могу стрелять в наци... - глаза его блестят. - Рот фронт!
- Рот фронт!
6
Дом, в котором мы держали оборону, горит. Откуда-то с Линден-аллее бьют тяжелые пулеметы, а мы застряли здесь, самым идиотским образом. Давно пора уходить, прорываться к аэропорту или за город. Ну, в крайнем случае, переодеться в нацистскую форму и затеряться, на время, в бесчисленных улочках. Эх, всего только полдень, а уже так жарко... во всех смыслах!
Мы наконец-то отрываемся, оставляя в доме тела троих наших товарищей,.. нет, четверых - Йозеф Мюллер, железнодорожник, тоже остался там.
А Раум жив, дерется с основательностью прусского гренадера 1-й Мировой. Еще в доме, когда нас стали поджимать, я пытался уговорить его уйти. Но куда там, даже обиделся мужик:
- Этот бой мой не меньше, чем ваш. На вас напали, и вы сразу ответили ударом на удар, вы, советские люди - русские и немцы, а мы, немцы германские... Мы давно должны были сделать это. Ведь на нас напали восемь лет назад, а мы... мы не смогли, не сумели. - Он помолчал немного, потом добавил, - я делаю это ради себя, ради тех, кто не дожил, ради Филиппа, своего сына. Сейчас он где-то на Восточном фронте и я надеюсь, успеет все понять до того... до того... - Раум тяжело вздохнул. - Нет! Никуда я не уйду, даже не говорите, лучше дайте еще патронов.
И я понял - этот человек действительно никуда не уйдет. Он устал бояться. Ему смертельно надоело бояться! И вот теперь, когда выпал шанс, он будет жить, дыша полной грудью. Пусть даже всего несколько минут.
К трем часам стало совсем жарко и Шпренгель, невесело усмехаясь, заявил, что дожить до вечера, как приказано, пожалуй, будет сложновато. Минут десять назад погиб Раум. Умирая, он шептал, что Рейхстаг вновь горит, только теперь уже по-настоящему.
Да, всякий кто видел, как на его пылающую громаду пикируют, уже, краснозвездные Мессершмидты, не сможет забыть этого никогда! Значит, Темпельхоф все еще наш и не выведен из строя. По радио передают, что тюрьма Моабит еще утром была взята штурмом и теперь, ее узники дерутся с утроенной яростью. Интересно, "утроенной" по сравнению с кем? Наверное - с нами. Вокруг творится что-то совершенно невероятное и как пробиваться к аэропорту - не ясно. Решили уходить в метро.
7
Вздыбился, заходил ходуном, затрещал фронт. Посыпался, как песочная крепость, распался. Психологический удар оказался сильнее, чем можно было предполагать. Централизованная машина штабов застыла, парализуемая противоречивыми растерянными приказами Геринга, Канариса и Кейтеля. Волна самоубийств прокатилась по рядам нацистов, потрясенных гибелью фюрера, не сумевших вынести унижения и жестокого потрясения от случившегося.
Первой катастрофой громыхнул крайний север, где, освещенные солнцем полярного дня, войска 14-й армии рванули вперед, смяв, растоптав в сопках егерей и выйдя к Петсамо. Уже пятнадцатого августа над портом реял красный флаг, а армия продолжала развивать наступление на норвежский Киркенес, лишая германскую промышленность последнего никеля. Будто зеркальным отражением, затрепетала на юге оборона румынских дивизий, где 9-я армия, форсировав Прут, двинулась на Яссы.
Растерянность фон Рундштедта дорого обошлась тысячам солдат и офицеров группы армий "Юг", когда Юго-западный фронт, внезапным ударом, перерезал немецкие коммуникации и, растерзав тылы, повернул на Житомир, пресекая, и без того ненадежное, снабжение войск осаждавших Киев.
К 25-му августа был деблокирован Таллин, а два механизированных корпуса, методично кромсали немецкую оборону, медленно продвигаясь к Пскову.
1-го сентября части Западного фронта вошли в Смоленск.
Невиданное столкнулось с Непонятным, охнуло и в растерянности отступило.
8
- Напомни-ка еще раз, как называется эта площадь? - Яшка морщит лоб, пытаясь по складам прочитать итальянскую надпись.
- Площадь Цветов, неужели так трудно запомнить?!
- Ага, вспомнил, это здесь сожгли Леонардо да Винчи.
- Какого Леонардо! - хохочу я - Джордано Бруно, триста сорок три года тому назад.
- А-а-а, да-да...
- "Да-да"! Эх, герр майор, вы позорите Германскую Освободительную Армию.
- Вообще-то, нам сейчас не до исторических изысканий, такой организационный кавардак... Ну, ничего, товарищ оберст-лейтенант, через годик я Вас нагоню в званиях, а потом, глядишь, и вообще выйду в красные фельдмаршалы! - Якоб, с некоторым смущением косится на свои, еще не ставшие привычными, витые погоны.
- За будущего фельдмаршала Народной Германии Якоба Шпренгеля! - провозглашаю я полушутливый тост. Мы звеним бокалами и погружаемся в дегустацию сицилийского вина. Примерно через минуту, утолив жажду и не оценив достоинств напитка (по его словам - молдавские лучше), Яшка начинает вертеть головой по сторонам, жадно разглядывая снующих вокруг итальяночек.
- Да-а-а, красивая страна Италия! - медленно тянет он. В этом я с ним согласен. Только устал я от нее, домой хочется. Потом мы пьем, не чокаясь, в память погибших и вспоминаем ад берлинского метро, сумасшедший прорыв к Рейхсканцелярии. Молчим. Чтобы как-то разрядить атмосферу, я рассказываю ему странный сон, что не дает мне покоя уже несколько ночей.
Будто я уже старик, а вокруг - холодный, неприветливый осенний город. Я стою на остановке транспорта, но когда подходит автобус, меня в него не пускают непонятными словами: "льготных мест больше нет!". Так продолжается несколько раз и приходится идти домой пешком, а осколок ноет в ноге и непонятно саднит сердце.
Яшка начинает уверять, что это усталость, надо развеяться, и зовет в гости к себе в Кельн, новому месту его службы. Но я отказываюсь.
- Нет, Яша, домой пора! Я действительно устал - устал от чужих краев. Хочу домой!
"Фамилия", что такое - "фамилия"? Непонятное, утомительное слово.
Биопанк – это особый раздел фантастической литературы и кинематогрофа, тематика которого очень популярна сегодня. читать »
07.12.2009 ФАНТАСТИЧЕСКИЙ СКАЗОЧНИК
Игорь Всеволодович Можейко, московский писатель-фантаст, родился 18 октября 1934 года. Доктор исторических наук Института Востоковедения публиковал свои фантастические рассказы под именем Кирилла Булычева читать »
Портал фэнтези
Цитадель Олмера - крупнейший фэнтези-портал
Событие
Продлён прием работ на конкурс фантастических произведений Аэлита-2009!
Последний срок приёма произведений - 1 ноября 2009 года!!!
Книжная полка
Рэй Брэдбери: Из праха восставшие
Роман, писавшийся более полувека - с 1945 года до 2000-го - от одной символической даты до другой.
Роман, развившийся из рассказов "Апрельское колдовство", "Дядюшка Эйнар" и "Странница", на которых выросло не одно поколение советских, а потом и российских читателей. Роман, у истоков которого стоял знаменитый художник Чарли Аддамс - творец "Семейки Аддамсов".
И семейка Эллиотов, герои "Из праха восставших", ничуть не уступает Аддамсам. В предлагаемой вашему вниманию семейной хронике переплетаются истории графа Дракулы и египетской мумии, мыши, прошедшей полмира, и призрака "Восточного экспресса", четырех развоплощенных кузенов и Фивейского голоса…
