Лежим в бурьяне на краю обрыва
и отрешенно смотрим в глубину.
Там светится, снуёт, резвится рыба
и ползают домушницы по дну.
– Забавно, – шепчет мой пытливый друг.
И мысль мелькает странная: «А вдруг,
над вечностью склоняясь, вот сейчас
далёкий кто-то наблюдает нас
и, улыбаясь, думает: «Забавно…»
Определяет возраст, вид, размер!..»
Мы на охоте перегрелись явно
и вязнем в сонме солнечных химер.
Забавно… Нет, я с этим не согласен!
Я – человек! Мой путь из мрака ясен.
А если даже кто-то есть,
предположив его существованье,
я равен с ним! Пусть слышит мирозданье:
мой разум не унизит эта весть!
И если всё же где-то во Вселенной
блуждает жизни одинокий свет,
живя идеей братства неизменной,
я шлю ему ликующий привет!
1974
На бриге, рождённом из дыма и грома,
Не он ли к Луне улетал с космодрома?
Но взгляд, где укрылся огонь метеоров,
Смущается вспышек в руках репортёров.
– Скажите, нельзя ли в блаженном порыве
Похлопать комету, как лошадь, по гриве? –
Но лётчик молчит (предоставив поэту
Восторженную снисходительность эту).
Хотя – космонавтики раннею ранью –
И вправду он был за неведомой гранью,
Ему – молчаливому – кажется странным
Так часто докладывать о несказанном.
1974
Затянула «чёрная дыра»
вспять, в уже истлевшее вчера,
в эхо, где иссякло вещество,
в тень от мира нашего всего.
Сердце сжал земной отважный страх,
тени встали у него в глазах –
все, кто жил когда-то, все – кругом:
– С самой смерти мы вот здесь живём!
Руль он повернул – и за «дырой»
мигом пролучился в мир другой.
Звуки раздались в небытии.
– Кто вы?
– Мысли дальние твои.
В зыбком этом мире ветровом
в ожиданье дела мы живём.
Мысли – то вдруг проблеск,
то – пунктир…
Дальше ждал ещё пустынней мир,
дальше полетел он наугад,
в стиснутый пространством мир иной…
Вдаль летел – а прилетел назад
по какой-то страшной круговой.
Мир лежал зелёный, мир земной.
Дождь над космодромом лил грибной.
Робко к нему правнуки спешат.
Чувствуя в крови своей распад,
встал на землю – вся земля в цветах –
глянул –
и рассыпался вдруг в прах.
Конец последнего витка –
Начало приземленья.
Но нет привычного рывка
И плавного паренья.
Лавиной время потекло,
Быстрей, чем скорость света.
И в опалённое стекло –
То небо,
То планета.
Казалось, всё:
Земли – достиг.
Ещё, ещё минута!
И надо же –
В расчётный миг –
Бескрылость парашюта.
Лови антеннами, Москва,
На дальнем расстоянье
Его последние слова,
Последнее дыханье…
А дело начатое ждёт
Посланца волевого.
И потому идёт в полёт
«Союз» Берегового.
1982
Закатное остыло серебро,
Дописана Кибальчичем тетрадь.
Кому её осталось передать?
Неужто гениальная догадка –
Исписанная смертником тетрадка –
Отправится уборщиком в ведро?
Отдать её Фролову-палачу?
Иль прокурору Плеве?
…К чёрту юмор!
Последнему закатному лучу
Кибальчич крикнул:
– Я ещё не умер!
Мне пониманье нужно, а не жалость… –
Дверь кованая приоткрылась малость.
«Уже? За мною?»
– Я ваш адвокат.
– Мой адвокат? Садитесь, очень рад.
– Меня зовут Герард…
– Так чем могу?
– Возможно, вам хоть в чём-то помогу.
– Вы, господин Герард, уж не взыщите, –
Отвёл Кибальчич равнодушный взгляд. –
Поскольку я ни в чём не виноват,
То не нуждаюсь ни в какой защите.
– Позвольте.
– Зря мы время тратим, право.
Но попросить хочу вас о другом.
– Помилованье?
– Нет, я не о том.
Могли бы вы тетрадку сохранить?
– А что там в ней?
– Да видите ли, нить.
Идея одного изобретенья. –
Герард поднялся и сказал в смущенье:
– Да, я вам обещаю. Не солгу.
Желанье ваше выполнить смогу.
Прощайте, пожелаю вам уснуть.
Но что же вы открыли?
– К звёздам путь.
1984
***
С далёких звёзд летит пыльца
И попадает нам в сердца,
И неземные сны берут над нами власть.
А мы – в земной пыли по грудь.
И часто в ней не продохнуть,
А можно просто – задохнуться и упасть.
Земная пыль – земная быль,
Сквозь чью-то боль растёт ковыль,
Сквозь чей-то мозг растёт трава, она – права.
Слова, чтоб жизнь свою спасти,
Сквозь пыль стремятся прорасти,
Пока не стала пылью наша голова.
Уходит время в пыль веков,
В седую быль материков.
На пыльный слой ложится новый пыльный слой.
А пыль стекает со штыков,
С пустых ладоней, с языков,
И вместо слёз течёт из глаз на шар земной.
И дураки, и мудрецы,
И чудаки, и подлецы
В пыли дорог, в пыли забот, в пыли тревог.
Клубится пылью суета,
Порой не видно ни черта,
Когда запретная черта у самых ног.
А звёздам видно, как Земля
В орбите мечется, пыля,
Ещё пока не разлетаясь на куски.
И взрывы молний бьют под дых.
И на висках её седых
Свинцовой пылью обметало ледники.
С далёких звёзд летит пыльца
И проникает к нам в сердца,
И неземные сны над нами власть берут,
И слышим мы далёкий зов
Насторожившихся миров,
Где, как пропавших без вести, нас ждут.
В глухой космической дали
Нас ищут чьи-то корабли,
Зияет бездна в тысячу парсек.
И мы, на гиперскоростях,
Летим, у времени в гостях,
И на висках у нас белеет звёздный снег.
На спектрометрах из глубин
Взывает к нам гемоглобин,
Но он далёк и тлеет, словно уголёк.
Пока живёт надежда в нас,
И есть горючего запас,
И кислорода на троих ещё глоток.
Компьютер наш сошёл с ума,
И плазма хлещет задарма
В пробитый борт – и что теперь нам – бог и чёрт!
Когда б не звёздная пыльца –
Давно бы лопнули сердца,
Но есть же где-то во Вселенной космопорт!
Потише, друг – дитя Земли, –
Ты хоть при жизни не пыли,
И без нужды не прыгай выше бороды.
Глотка не хватит на троих,
А кто останется в живых,
Тот, может быть, дотянет до звезды.
1983
Уже мне Млечный Путь бессонной ночью
не чудится гигантской ДНК.
Как и любые прочие, неточен
аналог этот, суть его мелка.
Он не огнями полный мегаполис,
не уголья пастушьего костра,
не полость серебристая, не пояс,
рукой влюблённой снятый до утра.
Не обставал тот вакуум туманный
меня за днями дни, не искушал
виденьями какой-то жизни странной
и ужасом мой дух не сокрушал.
Парсеками я жизнь свою не мерял:
не ведаю, не знаю ничего
о том, что за победы и потери
сулимы переходами его.
Так в племени, и ныне первобытном,
какой-нибудь чудак не спит ночей,
свой узкий мозг томя любимой пыткой,
познаньем сути мировых вещей!
И где-нибудь, с холмов Калимантана,
увидит он – и вздрогнет, и замрёт:
трёхглазой саламандрой сквозь лианы
мигает блицогнями самолёт!
Не ниспослав возмездья или дара,
исчезнет он, утробно рокоча…
И вот уже подобьем крыл Икара
горит татуировка на плечах!..
Но я-то – что могу увидеть в безднах? –
Стальных несовершенных мотыльков?
Рои капризных баловней прогресса,
мелькающих вокруг материков?
Околицы Земли полны металла,
что жаждёт стать мечом или пращой,
которая без промаха б метал
свой острый луч ещё раз и ещё.
Вот что я знаю! Вот что ныне смею
сознанием отвергнуть – иль принять.
Могу, охоту к странствиям имея,
в гудящем чреве лайнера дремать;
а звёзд не разумею – как не вижу!
Хотя в слепой гордыне иногда
и кажется, что их огни мне ближе,
чем за морем чужие города.
О эта даль (где даже мер пространству,
по сути, нет, как в смерти нету тьмы)!
Гадать на звёздных картах неопасно,
и быть со всей Вселённою на «ты».
Но если жизнью всей и всей своей судьбою
пройти – и сквозь метеоритный ад,
и с расставаньем – навсегда! – с любовью,
тогда б лишь – с горлом хлынувшею кровью –
иссякла связь, что час и миг назад
в глубинах существа перекликалась
со всей Вселенной, чуя ритм и тон
окрестных солнц, – и болью отзывалась
на рвущийся из недр Сверхновой стон!..
Легко сказать, что Млечный путь не дольше
воспоминаний горьких, не страшней
земных утрат! Я говорить не должен
за тех, кто мглу его судьбой своей
поверят, и не сгинут, и вернутся.
И, может быть, в тиши библиотек
на эти строки невзначай наткнутся,
задумаются – или улыбнутся
моей неискушённой простоте.
Я уповаю, что они не станут
лениво виды звёздные листать;
подобно нам, в своих левиафанах
пространства, как снотворное, глотать.
И что не сплин, а смертный стыд незнанья
их позовёт. И странствия спираль
не станет лабиринтом умиранья,
когда ни жизни, ничего – не жаль.
Здесь, на Земле, подобий неземному
искать не надо, истина не в них;
но чем же эта седина знакома, –
искрящаяся в небесах ночных?
Таит сосцы, что полны звёздным млеком,
как той волчицы, вечности живот.
К ним припадает разум человека
и брата, словно Ромул, ждёт.
Дважды Герою Советского Союза
лётчику-космонавту Г.Т.Береговому
Отчий край,
земля моя родная,
облетели листья тополей!..
Воют в дюзах,
ярость нагнетая,
табуны взбесившихся коней.
Старт.
На пульте
светятся таблички.
Ключ повёрнут.
Мир упал ничком.
Всех земных привычек перемычки
сметены
решительным толчком.
Кратер сини
ярок
и
бездонен,
светятся галактики
у глаз…
Вспомни тех друзей,
кто похоронен
в дни войны
и после…
в мирный час.
Синь и звень!
«Союз» рулям послушен,
чертятся незримые круги.
Шар земной!
Моря ласкают сушу,
в блёстках всё
от солнечной пурги.
Звёзды,
звёзды,
это микрозвёзды –
мудрая космическая вязь.
Счастье,
всё б его
до капли роздал
людям,
братьям…
«Выхожу на связь!
Всё в порядке,
Родина Советов!» -
собран,
деловит Береговой.
В сердце лето,
ласковое лето,
хоть шагает осень
под Москвой.
Сдвинуты привычные понятья:
лето,
осень,
холода и зной.
Шепчет космонавт:
«Люблю вас,
братья!
Вечный мир вам,
добрый непокой!»
1984
Анатолий Парпара Гагарин, или Три дня из жизни космонавта
(Отрывок из поэмы)
***
В тот год, когда Учитель умирал,
Смоленский мальчик,
Юный несмышлёныш,
Свои шаги,
Начальные всего лишь,
По родине росистой совершал.
В тот год, когда Учитель умирал.
Никто ещё не ведал на Земле,
Что этот мальчик жестом дерзновенным
Откроет для землян
Простор Вселенной
И даст виток в бессмертном корабле.
Никто ещё не ведал на Земле.
Но всё предвидел мудрый тот старик,
Как в космосе предвидел перегрузки,
Что будет лётчик
Непременно русский…
А потому, что разумом велик,
Он всё предвидел,
Мудрый тот старик.
Пока его пророчество сбылось,
Свершилось в мире столько катаклизмов…
Но выстояли мы,
Лишенья вызнав.
И четверть века
Ждать ещё пришлось,
Но всё ж его пророчество сбылось.
***
Земля не знала большего единства
От радости всеобщей.
Лучезарен,
Весь мир на русском говорил: «Гагарин!»
И братство счастья делало людей
Весёлыми в апрельский добрый день.
Земля не знала большего единства
От горести всеобщей.
Опечален,
Весь мир слезами исходил: «Гагарин!»
И братство горя делало людей
Добрей и чище в мартовский тот день.
Земля не скажет:
Юрий не вернулся!
Какая мать поверит извещенью
О смерти сына?
Нет конца терпенью
И материнской вере в сыновей.
Храня надежду в памяти своей,
Земля не скажет:
Юрий не вернулся!
1986
Елена, этот странный – там, в колодце –
не тень, не отраженье, не вода!
Поверь, он не был ими никогда,
хотя таится в них, а иногда,
вдруг осердившись, брызгами плюётся.
И ты одна по воду не ходи.
Он озорник, Елена. Он проказник.
И даже праздный день ему не в праздник,
пока, таясь, со дна не подглядит,
как дунет ветер в купол сарафана –
да так, что цветень вихрем зарябит
и темень сруба жаром опалит
звезда жены соседа Митрофана.
Как этот – там, в колодце – забурлит,
как захохочет – да срамно! да трубно!
Озлится Митрофан: «Прибраться трудно?!» –
и шерсть козла над срубом запалит.
А этот, что ни чёт, ни тень нечёта,
козла не терпит, ежели тот сед.
Скорей орать: «Прости ты мне, сосед,
шутейную оплошку звездочёта!»
Елена, ты не смейся: он и впрямь
в трубе колодца звёзды днём листает.
Неведомо: читает ли, считает,
поскольку сам молчит про то – упрям.
А Митрофан – как всякий человек,
ядущий труд свой в хлебе и траве, –
скитаний среди звёзд не уважает.
Но лоб почешет, посоображает –
и дух козла развеет в синеве.
И замолчат, угомонившись, оба.
Ты чувствуешь, как тот, в глуби, молчит?
Лишь родником старательно бренчит,
меняя воду в линзе телескопа.
А между тем – просторный вечер тает.
И вот в колодце вглубь уходит дно.
И Митрофан под яблони рядно
кладёт, ворча: «Все фрукты посшибает!»
И слушает – но ни гугу в ответ.
И смотрит, как грядут над миром звёзды,
как над трубою сруба чёрный воздух
посеребрил нездешний странный свет.
Елена, не мешай ему! Он – бдит,
взирая, как столбом пронзает вёрсты
кипящий свет – туннель из тьмы во звёзды;
и ждёт – со сладким холодом в груди.
Над ним кипят, светясь, метеориты,
летят жар-птицей вниз – да на беду
стучат по спелым яблокам в саду.
А Митрофан не терпит сей обиды.
До гнева за потраву разоряясь,
он мчится к срубу так, что дыху тесно,
и крышку бухает на свет небесный,
тем объявив приоритет на власть.
И внемлет с превосходством, как визжит
и плещется неведомое что-то,
«Открой!» - зовёт. Но Митрофан – с зевотой:
«Молчи, сказал. – Наукой ты изжит».
Елена, ты не думай: он не дурень –
наш Митрофан. Он – просто человек,
сложивший мирозданье в голове,
дремля зимой под радио на стуле.
«Ты опиум! религия! – с апломбом
провозгласил в бездумной простоте. –
Видение в безлюдной пустоте!
А свет… Не знаю. Может, светобомба!»
«Какая чушь! Что ты несёшь, вещун?
Где – пустота? Мы в самой гуще мира!
Но ты закрыл туннель в созвездье Лиры.
Открой, дурак! Я всё тебе прощу!»
«Поди ж ты! – восхитился Митрофан. –
Фантом, ничто, а знает постановки.
Под Бендера работает. Да ловко!
Но ничего, я тоже не профан.
И не дурак! – вдруг рявкнул, осердясь. –
И не торчу глазами под подолы!..»
«Cherchez la femme!» - пронёсся вздох по долу.
А Митрофан на вздох – булыжник! – хрясь…
На том, Елена, можно завершить
сие повествование о чудном
событии в людском краю безлюдном,
где мы с тобой средь звёзд родились жить.
Поскольку тем и кончился контакт
сосуществующих цивилизаций…
Смотрю в колодец: солнечные «зайцы»
в нём скачут так же вроде – да не так.
Встал Митрофан. Пришёл с ведром – напиться.
Напился всласть. Полить надумал лук.
«Вишь, водяной примстился с похмелу.
Но я подсыпал перца под полу.
А хороша без нечисти водица!»
Но ты, Елена, больше никогда –
ни в смутную, ни в ясную погоду –
не вздумай черпать из колодца воду.
В колодце этом – мёртвая вода.
1982
Сколько, землянин, за век ты выстрадал!
Сколько выстрадать придётся тебе?
Взрывы Рима
и Ольстера выстрелы
так и не смолкают в твоей судьбе…
Неужель по шею мы увязнем в косности,
во лжи и лицемерии,
в пакостях и зле?
Почему же мы верим
в братьев по Космосу
и не доверяем братьям на Земле?
Рядом с величайшими достижениями
пухнут дети с голоду,
глушит жизни газ…
Неужель природа
для самосожжения
разумом и силою наделила нас?
Пусть порой на вещи мы смотрим по-разному.
Много неясного скрыто во мгле.
Где-то в Космосе
братья по разуму.
Братья по безумию –
на Земле…
Ночь на исходе.
Укрыли луну облака.
Скоро куранты на Спасской
отмеряют утро.
Поступь грядущего дня и легка,
и крепка.
Хочется верить,
что мы проживём его мудро.
Хочется верить,
что разум и сила людей
в мирной гармонии
взаимосвязь обнаружат.
Хочется верить –
не будет голодных детей,
взрывы ракет
тишину над Землёй
не разрушат.
Хочется верить,
что жизнь –
не трава под косой,
а непрерывная
звёздная наша дорога…
Мчится Земля
голубою прозрачной слезой,
в ней отражаются радость,
и боль, и тревога…
1983
Биопанк – это особый раздел фантастической литературы и кинематогрофа, тематика которого очень популярна сегодня. читать »
07.12.2009 ФАНТАСТИЧЕСКИЙ СКАЗОЧНИК
Игорь Всеволодович Можейко, московский писатель-фантаст, родился 18 октября 1934 года. Доктор исторических наук Института Востоковедения публиковал свои фантастические рассказы под именем Кирилла Булычева читать »
Портал фэнтези
Цитадель Олмера - крупнейший фэнтези-портал
Событие
Продлён прием работ на конкурс фантастических произведений Аэлита-2009!
Последний срок приёма произведений - 1 ноября 2009 года!!!
Книжная полка
Рэй Брэдбери: Из праха восставшие
Роман, писавшийся более полувека - с 1945 года до 2000-го - от одной символической даты до другой.
Роман, развившийся из рассказов "Апрельское колдовство", "Дядюшка Эйнар" и "Странница", на которых выросло не одно поколение советских, а потом и российских читателей. Роман, у истоков которого стоял знаменитый художник Чарли Аддамс - творец "Семейки Аддамсов".
И семейка Эллиотов, герои "Из праха восставших", ничуть не уступает Аддамсам. В предлагаемой вашему вниманию семейной хронике переплетаются истории графа Дракулы и египетской мумии, мыши, прошедшей полмира, и призрака "Восточного экспресса", четырех развоплощенных кузенов и Фивейского голоса…
