- Мечтаю, что у меня будет верный друг, – зазвенел в тишине девичий голосок. – Так хочется преданного, хорошего друга. Всё прошу, прошу маму – продолжила она, – вот только не знаю, когда это будет, она говорит, что и так тесно, – поворошив костёр палкой, она кинула туда сук. Весёлые искорки заплясали и понеслись наперегонки вверх.

- Мечтаю, что у меня будет верный друг, – зазвенел в тишине девичий голосок. – Так хочется преданного, хорошего друга. Всё прошу, прошу маму – продолжила она, – вот только не знаю, когда это будет, она говорит, что и так тесно, – поворошив костёр палкой, она кинула туда сук. Весёлые искорки заплясали и понеслись наперегонки вверх.
-А у меня был маленький дружок…, – с грустью подхватила другая.
Силуэты у костра сливались, а над ними уплывали, рассеиваясь, разноцветные звуки.
Тишина простёрлась к лесу, огонь выдохнул витиевато-оранжевый пучок, и ультрамариновый столб потянулся к небу. Сидевшие плечом к плечу человечки думали о своём и, поглядывали в небо, высматривая летающие объекты.
Острые пики деревьев привычно уносили мысли. Опалённые огнём озоновых дыр, они проникали дальше в космос. Звёзды перемигивались, уплотняли дошедшие сигналы световыми лучами, концентрировали их, вводили инъекцию разума и с голографической меткой запускали обратно на Землю.

Нас толкалось четверо или пятеро, точно не скажу. Помню, немного переползая, ощущал бок одного, в другую сторону – другого. Со спины прижимался третий.
Со временем появились маленькие щуплые конечности. Нескончаемая стенка объединяла нас. В уюте плавали, куда попало, подпихивая друг друга. Хотел повернуться – повернулся. Пробовал больше – получалось. Хотел вращаться – провернулся. Потом получилось быстрее. Только стало весело, как шустрик протолкнулся куда-то и выскочил. Нам стало просторнее, и мы снова кружились. Ещё один прошмыгнул. Притихли. Там, наверное, лучше, куда ушли двое.
Протискиваясь в узком проходе, пожалел, что сюда направился, но просунутая голова потянула меня дальше, выплюнув в холод чужого пространства. Теперь двигаться стало страшно. Прижимаясь к знакомым комочкам, искал знакомое тепло и норовил протиснуться вглубь. Растопыривая конечности на гладких ворсинках, мы старались уходить от чего-то твёрдого. Окружающая пустота пугала, и только близкий, густой ворс спокойно излучал родное тепло.
Что-то ласковое прошлось по мне. Один раз, ещё и ещё – кто-то здесь меня ждал. Помогая себе щупальцами, перебрался к мягкости и наткнулся на клапан. Сдавил его – просочилось молоко. Лизнул. Надавил ещё раз – снова понравилось. Тогда стал давить снова и снова, пока не перешёл в другое состояние – погрузился в сладкую дрёму.
Там двуногие куда-то перемещались, размахивая свисающими плетьми. Они останавливались и что-то делали. Рассмотреть было трудно – видение прекращалось. Тогда я снова искал клапан, нажимал его, пил тёплое, пахучее молоко, дающее сон.
Эти существа могли складываться, уменьшаясь в размерах. Каждый складывался по-своему. Слегка разглядел, что их кучки разделяют многоступенчатые щиты с разными крышками. В некоторых были ячейки цветные – синие, жёлтые, зелёные.
Кто-то гладил меня по спине. Тогда я снова переполз через подобного себе, расположился уютнее и снова потянул за сосок, сжал его и получил порцию сладкой жидкости. Пока я пил, видение снова меня захватило в полёт.
Двуногие существа наклонялись над чем-то, и то одна голова становилась выше, то другая. Кто выпрямлялся и снова наклонялся, кто-то переставлял ноги, удалялся и снова приближался. Над ними висело сизое облако.
Кто-то толкался, переползая по мне, и присасывался к моему клапану. Найдя упругий, благоухающий торчок, я снова посасывал вкусную жидкость. Радость перекатывалась на кончик спины и я торопился, чтобы успеть насладиться, но куда-то перелетал.
Приближались удлиненные силуэты с радужными волнами зеленого и жёлтого свечения. Перемешавшись с синим, они удалились.
Снова двуногие перемещались, что-то рассматривая. Складываясь, упирались на что-то и оставались в таком положении. Кто-то вставал и снова садился. Кто-то начинал быстро бегать. Одновременно все вскакивали и перетекали в пространстве потоками – узкими, широкими, по кругу и вертикали. Они расползались в сиреневом полумраке. Где-то они соединялись по двое и становились больше. Другие что-то лакали, поднимая трубу, которой смотрят на звёзды. В усечённых прямоугольных пространствах много таких смотрело на небо. Ласковая волна меня снова накрывала, и я забывал про всё. Иногда пробивались инфракрасные огоньки.
Влекут существа миром запахов и звуков – там так много всего, что не укладываются в моих снах. Они умеют говорить и петь, бегать и прыгать, плакать и смеяться. Думают забавно.
Не хочу в сладкий, обволакивающий меня дурман, хочу к ним, к этим двуногим!
Кто-то же звал меня сюда? Кто меня звал?

В части стены смотрит на меня толстопузик на коротких ногах – неуклюж и вздорен. Гляжу на него, нюхаю – нравится он мне. Чёрные очки и чёрный горошек на белом вполне сочетаются. Ковыляет вразвалочку, и его берут и тискают как игрушку.

За окном который час веселится дождь, и на улицу нас не пускает.
Вдвоём они прикидывают, как приспособить на меня плащ комбинезоном. Ну, чтобы не забрызгаться, да чтобы моё хозяйство было при мне и не стеснено.
Она села за что-то постукивающее, пожужжала чем-то там, и примеривают это на меня. Смеются, и я для забавы, пробую на зуб – «что такое на меня надето?»
Но, кажется, я в нём смотрюсь неплохо – под мой цвет, да и инструмент основной на свободе. Помахал от радости. И стойку изображаю в ожидании, пока мордашки не улыбнутся. Ластятся при этом. А я покусываю их руки, и пока мне всё сходит.
Всё выше дотягиваюсь для объятий и прыгаю, прыгаю! Им не нравится такое, и они отгоняют меня: «Сядь, отойди, успокойся!».
Как и когда показывать им свою радость? И что они хотят, спрошу я вас?
Поел, поспал, гулять хочу. Свобода – бегать, где хочешь, есть, что хочешь.
Долго любил среди четырёх стен свои дела делать, за что мне сильно доставалось. А что, привык. Потом хотели пристроить кому-то – слышал, как меня по телефону предлагали. Обидно стало, да. И тут до меня дошло, что тот несмышлёныш я и есть, стал себя вести аккуратнее.
В лесу – благодать. В заснеженном болоте так и хочется уток попугать, но она на деревяшках катится, а мне – раздолье по сугробам. Снег белый, глубокий на полях, да вдоль просеки лежит. Правда, электрички страшной боялся в первое время – жуть. А в лесу – родная стихия. Там повстречалось белое чудище – толстяк с точками неживых глаз. Волосы – колючки, да корявые ветки из боков. Обернулся в ожидании: – что делать? стоял, размышлял, хотя видел собачьи метки. А любимая подъехала и задумалась. В сторонке я занялся делом – норки копал, мало ли что под снегом и землёй? А когда подошёл снова, то увидел румяного толстяка. Это винегрет помог. Ну, не люблю я есть в лесу, не люблю!
Она улыбалась, и этот типчик смеялся. А с ними – и лес, и поляна, и серое небо.
Горошинки скоро размылись в пятнышки, покрепчал я. Всё хотят, чтобы слушался, но при окрике ложусь на спину – брюхо подставляю, лапы складываю и, они у меня на крючке – уже не командуют. Приговаривают ласково: «Би-и-и…», да поглаживают.
Одна уходила рано и возвращалась поздно, другая – всё за столом сидела. Там быстро бегали пальчики, стуча по кнопочкам. Много раз подходил и задвигал эту клаву, чтоб не мешала нам. Носом орудую. Она хватает его, жмёт, и трясёт им. Заигрываюсь, прыгаю. Пригладит, похолит, а чаще слышу: – Не мешай, Би! Приходится отходить. Растянусь в сторонке, вытяну голову и поглядываю на неё.
Как-то опустела комната надолго, где она была, и сразу почувствовал одиночество. Не на кого было смотреть, и тоска овладела так, что разгрыз фонарь, что в прихожей лежал. Кожаные перчатки прожевал. Ох, как вечером досталось мне, что потом это долго мне снилось. Кто-то гладил меня и снова я засыпал.
Стала мне сниться она, что сидит рядом и стучит по кнопкам. Просыпался – нет её. Запевал свою песню, звал её. И она, наконец-то, приехала. Ох, обрадовался, – теперь снова будем все вместе. Думал, знают, что долго один не могу оставаться. А она снова уехала.
Снова стал петь по утрам о тоске своей, протяжно, с чувством своим. Оставаясь на балконе, перевернул и изучил там всё – краски распробовал, игрушки распотрошил. Когда она приехала снова и сидела на кухне, отгрыз задник у кроссовки, съел шнурок и оторвал язычок, чтобы не отлучалась надолго и меня не бросала. С ней весело бегать, ходить по новым местам. А вот другая всё медленнее ходит, растолстела.
Они долго щебечут над большим животом – я рядом стою, носом касаюсь.
Сноровился однажды подпрыгнуть к ломтику в руке, что обожательница держала. Натренировался стоять спокойно – переминаясь на задних, держу равновесие. Ну, точно как они, двуногие. Челюсть раскрываю, язык – чуть вбок, передние конечности складываю. Радость светится вокруг для исполнения моих желаний. Тут и прогулка, и вкусненькое – вот что такое протянутый сухарик.
Как-то позвала она меня бежать за железякой на колёсах. В электричке долго ехали. На платформе протащил их вместе – так крепко цеплялась она за меня, а я весь бурлил от радости, что приехали снова в лес! Казалось, могу бежать много вёрст.
Всё время слышал: – Молодец! и бежал следом, у колеса, тыча легонько ногу. Отставая, выбегал на дорогу, там просторнее, а любимица тормозила и сердилась, объясняя, что там опасность. Отстал, устал, запыхался. Свесив язык, бежал, угнаться не мог. Думал, бросит меня, и я потеряюсь. Сжалилась она, остановилась, а я улёгся вдоль дороги. Отдышаться долго не мог.
Обратно бежал, и она ехала, оглядываясь и поджидая меня. Теперь можно было пить весеннюю талую воду, что блестела на солнце.
Всё равно хочу рядом бежать, когда она берёт железяку. Начинаю скулить, переминаться, пристукивать лапой и проситься с ней вновь.
Один недостаток во мне – не могу на месте сидеть, когда моя спутница обувается. Сяду и вскакиваю, кручусь, верчусь у ног от возбуждения. Радость подмывает, и сдержать не могу. Так и стукнул своей башкой склонившуюся голову любимой, что она, бедняжка, взвыла, как завываю я. Теперь учусь терпению, чтобы не огорчать никого.
Когда слышу: – Хороший мальчик слушается. Воспитанный мальчик рядом ходит, тыркаюсь носом мягонько, преданно и – мне хорошо. Так и расту под ласковую музыку.
Чувствую, обучая меня, учатся терпению и двуногие. А то, что у меня есть привычка – бежать со всех ног к помойке, отыскивать съестное и, отбежав в сторонку, жевать находку, так это моя природа. Буду рычать и огрызаться. Отбегу подальше и прячусь, чтобы не отнимали двуногие. И не нужен никакой поводок охотнику до вкусности!
Однажды вечером во дворе кто-то плакал долго и протяжно. Я слышал жалобную песню на судьбу горькую в этом голосе. Душа человека плакала навзрыд. Собравшиеся двуногие не могли её утешить. Глубокие страдания безудержно сочились, долетая до меня. Трудно такое слушать – тявкнул пару раз с балкона, хотел успокоить. Могу носом коснуться или уткнуться в ноги, рядом стоять, боком прижавшись, голову класть на колени, разделяя страдания. Двуногие могут думать и делать, но почему-то часто плачут, и грусть сквозит в глазах.
Зачем же я пришёл сюда, на эту землю? Для радости, не для печали.
Вот, хвост с чёрным бантом на белом часто держу кольцом, и черные ушки свисают, продолжаясь цветом с левого глаза от чёрных очков, а вокруг правого глаза спорят с отдельным фигурным пятном. На серенькой морде чёрные ноздри, да в крапинку рассыпь по шерсти – чем непригож для вашего взора?
Говорю, виляя хвостом, гавкнуть могу для порядка или вполголоса буркнуть. Правда, уши мои маловаты, чтоб сеттером зваться, зато сам выхожу гулять с утра, хотя мне только год!

Автор: Фархай Лэя ( )